« Я вижу берег отдаленный,

                 Земли полуденной волшебные края…»

 

 

(190  лет окончания Южной ссылки А.С.Пушкина)

 

  Для всякого литератора путешествие означает поворот в творческой судьбе и появление новых произведений. Период южной ссылки занимает особое место в биографии А. С. Пушкина.  В Крыму, во время  путешествия, великий поэт провел, как он сам писал, «счастливейшие минуты своей жизни».

              В южную ссылку Пушкин  был отправлен в 1820 году. Гроза над Пушкиным разразилась внезапно. Казалось, ничто не могло омрачить ни светлого настроения Пушкина, ни его искрометной веселости.  В это время по Петербургу стали ходить меткие, смешные пасквили на некоторых высокопоставленных лиц. Один из героев пасквиля князь Голицын получил донесение, что преступным автором текста является  Пушкин, только что окончивший лицей в Царском Селе. Александр I упрекает директора лицея Энгельгардта в том, что бывший царскосельский воспитанник «наводнил Россию возмутительными стихами», и приказывает генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу арестовать поэта. В апреле 1820 г. Милорадович пригласил к себе Пушкина и доверительно сообщил ему об опасности. Поэт ответил губернатору, что бумаги его сожжены, но он может восстановить стихи по памяти, и тут же записал все вольнолюбивые стихотворения, кроме одной эпиграммы. Милорадович просил царя простить молодого поэта, который пленил его своим благородством. В это время им была уже написана ода “Вольность”. Гражданский пафос стихов, подобных «Деревне» и «Вольности», был воспринят как призыв к действию, что и вызвало недовольство императора Александра I.

 

…

Владыки! вам венец и трон
Дает Закон - а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

...

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.

...

          Склонитесь первые главой

         Под сень надежную Закона,
   И станут вечной стражей трона
        Народов вольность и покой. 

 

Голицын решил вопрос тотчас. Будет тебе, Пушкин, вольность. Ты вольность возлюбил – получай её! В Испании – революция, в Испанию его. Из такого путешествия не возвращаются. По Петербургу, а затем и по всей России в это время с неимоверной скоростью растекались рукописные  сборники, а в сборниках – стихи, неслыханные по своей дерзости: 

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

Ославленный Пушкиным Фотий, священник высокого ранга, знал только одно место для него – годы покаяния  в  Соловецком монастыре. Там бы он научился бить поклоны, просидев 10 лет. Пляски словесные забыл бы навек.  Еще вариант – Сибирь. Военный министр Аракчеев получил от Пушкина следующее: 

Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он - друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести... 

Аракчеев полагал крикуна поместить в Петропавловскую крепость или отдать в солдаты навечно. Затем прошел слух, что Пушкина просто взяли и выпороли в полиции. Такая “известность” его не устраивала. После пустых слухов о телесном наказании он с горячностью защищает свое имя. У него свои понятия о чести. Он говорит: “Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как средство к восстановлению чести”. С Пушкиным было просто покончить, но единства взглядов не было.

 Друзья Пушкина – Жуковский, Вяземский, Чаадаев – были  посвящены  в его сердечную тайну: Пушкин был безнадежно влюблен в юную красавицу из царской семьи. Она рано ушла из жизни. Позднее эта его пламенная, безумная страсть превратилась в настоящее высокое чувство, осветившее всю его поэзию, вдохновившее его на многие гениальные творения. Они видели, что с юношей что-то творится – пасквили, неприличные, злые стишки в адрес важных особ – это копоть от того пожара, той катастрофы, которая происходит в душе юноши...

Сейчас надо было спасать Пушкина от него самого, спасать для России...   Заступничество друзей помогло смягчить монарший гнев.

Чаадаев должен встретиться с историком Николаем Михайловичем Карамзиным, который теперь был советником государя. Он должен сказать Карамзину об опасности, которая грозит Пушкину. Поэт ненавистен любителям рабства. Они ополчились на него. А без поэта нет будущего для страны. Без стиха народная память бессловесна, народная память нема.

Все уже начинали привыкать к будущей пушкинской ссылке, слухи о которой все росли. Приезд Чаадаева всё изменил.

Чаадаев был как всегда спокоен и внимателен. Николай Михайлович Карамзин - тонок и мудр.

У Николая Михайловича Карамзина будет встреча с  государем. Разговор ожидается непростой. Но не погибать же юному дарованию. Конечно, Пушкин безумец, а его эпиграммы тем ужасны, что смешны.      

И в каждой эпиграмме виден и слышен он сам.  Самым важным оказался простой вопрос: если не крепость и не Испания, то куда? Наконец царь уступил: Пушкин направился в южные губернии под начальство генерала И.Н. Инзова.

При встрече с  Пушкиным Карамзин был немногословен и просто сказал Пушкину, что он должен обещать ему–исправиться. Обещает ли он?

Пушкин сидел как на иголках. И вдруг сказал: – Обещаю... Все вздохнули с облегчением. Но тут Пушкин прибавил смиренно и точно: – На два года. Супруга Карамзина, Катерина Андреевна, засмеялась. Как точен! Хорошо хоть на два. Пушкин оставался собой, и, если б было иначе, ах, как было бы скучно! Решено, он едет в Крым.

Какой он, Крым? Екатерина Андреевна Карамзина показывает Пушкину  книгу о Крыме из библиотеки мужа.

 Книга была не нова, но роскошна. На больших листах художники изобразили удивительные места. С отвесной скалы спускалась девушка в длинной одежде и несла на плече кувшин. Горец сверху следил за ней. Пушкин внимательно смотрел на рисунок и вдруг сказал ей: «Этого я не забуду».

Крымские горы образуют три параллельные гряды, понижающиеся, словно гигантские ступени, к северу, и имеют крутые южные склоны. Они прекрасны и таинственны,  хранят множество тайн и легенд, которые говорят о священном магнитном Поясе Земли, непрерывно окаймлявшем нашу планету в давние времена. Пояс начинался Гималайской цепью, продолжался Гиндукушем, Иранским плоскогорьем, Кавказом, Крымскими Горами, Карпатами. Когда-то он был непрерывным, но тектонические катастрофы разорвали его. Разрыв физического пояса гор, как говорит легенда, соответствовал потере осознания единства в человеческом обществе.

Природа Крыма многообразна и неповторима. Свыше 200 видов крымских растений не встречается ни в одном районе мира.

С глубокой древности в Крыму перекрещивались сухопутные и морские дороги, причудливо переплетались пути многотысячелетней истории человечества. Полынные степи и плодородные долины, горы с пещерами и гротами, удобные бухты на побережье помнят и сутулого неандертальца, и легкого кроманьонца, сурового тавра и вольнолюбивого скифа, предприимчивого грека и беспощадного римского легионера. Волна за волной катились по полуострову орды кочевников в эпоху великого переселения народов. Крым населяли киммерийцы и сарматы, хазары и печенеги, протоболгары и половцы, готы и гунны, византийцы и итальянцы, татары и турки, караимы и крымчаки, армяне и славяне. Каждая национальная группа вносила свой неповторимый вклад в развитие этого дивного края.

2 февраля 1784 года российская императрица Екатерина II своим указом присоединила Крым к России и образовала в нем Таврическую область.

Сейчас в Крыму проживают представители 89 наций и народностей.

 Герб Крыма представляет собой щит, увенчанный солнцем; грифона, держащего в правой лапе раскрытую серебряную раковину с голубой жемчужиной; две белые колонны, соединенные сине-бело-красной лентой с девизом: “Процветание в единстве”. Грифон, пришедший из античности, является объединяющим символом, выражающим идеи взаимопроникновения культур. Грифон - хранитель Жемчужины - символа Крыма – уникального уголка планеты. Варяжский щит – напоминание о перекрестке торговых путей, колонны – символы прошлых цивилизаций, оставивших здесь свои следы.

 Вот в какие края собирался 20-летний Александр Пушкин. В последние два дня все собрал, всем распорядился. Уложил в чемодан портрет Жуковского с надписью  “Победителю-ученику от побежденного учителя в тот торжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”. Поэма “Руслан и Людмила” печаталась. Последнюю ночь был у гусар, без них прощания не было. Домой возвращался пешком. Петербургская ночь была таинственной и прекрасной. Своенравная Нева катила свои воды ровно и царственно. Поэт снял шляпу и низко поклонился. Кому? - Петербургу.  Он прощался с великим городом.

Отъезд был поспешным и печальным. Пушкин даже не увиделся с Чаадаевым – оставил записку:

“Мой милый, я заходил к тебе, но ты спал. Стоило ли будить тебя из-за такой безделицы...”

Мнимая беспечность скрывала глубокую печаль. Уезжал он на почтовых. Пришли провожать все, кого он ожидал. Пущин осматривал лошадей. “Садятся на коней ретивых”, - процитировал Малиновский, вспомнив Руслана. Еще ненапечатанная  поэма “Руслан и Людмила” была у всех на устах. Прибежал запыхавшийся Кюхельбекер.

Прощание с семьей было тягостным. Пушкин обнял Арину Родионовну: прощай, мать. У няни покатились из глаз  тихие слезы.

Она смахивала их и мелко и часто крестила Александра, благословляя своего любимца. Он уезжал. Он чувствовал, что “Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих, авось полуденный воздух оживит мою душу”. Поэт первым из лицейских вольнодумцев отправлялся в ссылку за стихи о свободе.

6 мая 1820 года Пушкин выехал в Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Здесь состоялось его знакомство с генералом И.Н. Инзовым. Генералу в то время было 52 года, на юного поэта он смотрел как на сына, сразу привязался к нему, и никогда не обременял его работой по канцелярии. Поселился поэт недалеко от живописного берега Днепра в небольшой корчме. Гуляя по окрестностям, Пушкин обдумывал темы для новых произведений, ощущал себя  героем - романтиком.

Однажды в жару он искупался в Днепре, но вода была ещё холодной и поэт простудился. 

Раевский застал поэта “в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада”, в обществе растерявшегося слуги Никиты Козлова. Пушкин был очень слаб, бледен, одинок.  Дальше они поедут вместе.

Встреча с Раевскими в захолустном и неуютном Екатеринославе – великое счастье для поэта. Несомненно, отеческое отношение прославленного героя Отечественной войны 1812 года к Пушкину в один из самых трудных периодов его жизни заслуживает признательность всех, кто дорожит русским поэтом.

С разрешения генерала Инзова Пушкин с Раевскими выезжает на кавказские минеральные воды, где их ожидал старший сын Раевского, Александр.   Побывали в Пятигорске. В дни странствий по Кавказу Пушкин почти ничего не написал, но воображение поэта было пленено этим суровым и величественным краем: зарождалась поэма о кавказском пленнике.

Два месяца путешествия по Кавказу подходили к концу. Вечером остановились в “скверном городишке” Тамани. Из Тамани уже была видна Керчь...

“С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма”, - вспоминал Пушкин.

  « Я вижу берег отдаленный, Земли полуденной волшебные края» –

эти строки родились, когда Александр Сергеевич Пушкин переправлялся свыше 190 лет назад через Керченский пролив на крымскую землю 27 (по новому стилю) августа 1820 года.

 Город был основан на развалинах древней Пантикапеи, греческой колонии. Керчь не оставила в памяти поэта ярких впечатлений. Тогда это был маленький нищий городок. Но Керчь манила Пушкина своим романтическим прошлым. С лицейской поры знал он о древней столице Боспорского царства, о борьбе царя Митридата с Римом. С волнением спешит поэт к гробнице Митридата. Пушкин и его спутники осмотрели развалины древней крепости на горе Митридат, посетили Золотой курган. Будучи неисправимым романтиком, Пушкин тотчас вдохновлялся красотой южной природы. Творения рук человеческих, особенно в том жалком состоянии, в каком он видел их в Крыму, действовали на него не сразу, часто вспоминаясь через много лет. Один из самых знаменитых городов античного мира, богатый и могущественный Херсонес, вообще не отражен в произведениях Пушкина. В начале XIX столетия на месте города еще не велись раскопки и взору приезжих представали покрытые пылью, невыразительные обломки, черепки, камни неясного происхождения. Компания Раевского посетила развалины, но смогла увидеть лишь очертания улиц, выдолбленные в скалах погреба, почти разрушенную башню, остатки водопровода, несколько каменных лестниц и уцелевшие части стен, которые не успели растащить местные жители:  “...на ближайшей горе посреди кладбища увидел я груду камней...”

Кроме генерала, в путешествие отправились его сын Николай, с которым поэт был знаком с лицейской поры (они встречались у Чаадаева), а также дочери Мария и Софья. 

Пушкин пленен  юной черноглазой Машенькой Раевской, любуется, как та, бегая по песчаному берегу моря, резвится, играет  с волнами, прелестная, счастливая...  Поэт напишет об этом  в чудесных строках “Евгения Онегина”: 

Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!..

В Феодосию Пушкин и Раевские приехали по почтовому тракту вечером 28 августа . Путешественников разместили в загородном доме градоначальника Семёна Броневского, крупного государственного деятеля, учёного, писателя, основателя Музея древностей и уездного училища, автора герба города.

В поэзии Пушкина краткое пребывание в Феодосии не нашло отражения. Но здесь он серьезно задумался о судьбе Крыма, о его значении для России.

Погостив у гостеприимного сослуживца Николая Раевского по Кавказу, они отправились 30 августа морем в Гурзуф. Настоящие крымские впечатления начались во время переезда из Феодосии в Гурзуф. Пушкин и  Раевские проплыли мимо Алушты, любуясь ее окрестностями. В письме брату Пушкин написал: “...морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле писал я Элегию... Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения”.

Высланный из Петербурга, Пушкин не сразу осознал, что это ссылка, изгнание, наказание. В жизни поэта наступил перелом. В эпилоге к поэме “Руслан и Людмила” он сам пытается осмыслить свое положение:

Так, мира житель равнодушный,

На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.

Я пел - и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.

На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..

 

Это время наполнено глубокими личными переживаниями, ностальгией, разрывом с прошлой жизнью.

 

 Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой -
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек -
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений... 

 

Стихотворение "Погасло дневное светило",  родившееся в часы ночного плавания на бриге, - важный момент творческой биографии поэта, на наших глазах происходит переход его от беспечной юности к духовной зрелости, когда поэт почувствовал ответственность за свой талант и научился честно и мужественно судить себя. В этом стихотворении, может быть, впервые раскрылось все богатство, вся сложность внутреннего мира молодого Пушкина.

"В ночь перед Гурзуфом,- вспоминала М.Н.Раевская,- Пушкин расхаживал по палубе в задумчивости и, что-то бормоча про себя". Это «что-то» была Элегия. Подготовляя стихотворение для своего сборника в 1825 г., Пушкин предполагал дать ему эпиграф: «Good night my native land. Byron». (Прощай, родная земля, Байрон).

 

                                          Погасло дневное светило;
                                   На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми, послушное ветрило,
 Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный...

           Здесь также присутствуют воспоминания о его любви и тех переживаниях,  которые отчетливо выражают следующие строки:

 

И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан... 

 

Каждое крымское впечатление было сильно и незабываемо. Через три года, например, на полях черновой рукописи первой главы “Евгения Онегина” появилось абсолютно точное - художники дивятся зрительной памяти поэта - изображение знаменитой скалы “Ворота Карадага”, увиденной Пушкиным с моря под вечер 18 августа 1820 г.

Три года помнить и нарисовать с абсолютной точностью - для этого надо обладать не только памятью художника, но и памятью сердца. Не напрасно Пушкин потом сказал о Крыме: “Там колыбель моего Онегина”.

Когда Пушкин впервые увидел Гурзуф, этот уголок Южного берега представлял собой небольшую деревушку с узенькими улочками, с глиняными саклями, окруженными тенистыми садами. Сам поэт вспоминал: “Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...”

Пройдет 10 лет и в “Путешествии Онегина” мы прочитаем: 

Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сел узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар...
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!

 

Военный бриг в Гурзуфе высадил генерала с младшими дочерьми, сыном и Пушкиным, а на берегу их встретила Софья Алексеевна Раевская со старшими дочерьми.                                                                         

          Все они поселились в доме, незадолго до того построенном тогдашним  владельцем Гурзуфа, герцогом Ришелье. Герцог Ришелье первым обратил внимание на Южный берег Крыма и оценил его выше французской Ривьеры. Дом  Дюка Ришелье никогда не видел хозяина, но был открыт для приезжих, чем не замедлила воспользоваться семья генерала Раевского.  

 Пушкин назвал новую обитель «замком в каком-то необыкновенном вкусе». По воспоминаниям Муравьёва-Апостола, «огромное здание состояло из нескольких крылец, переходов с навесами вокруг, а внутри – из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце. В них столько окон и дверей, что нет места кровать поставить, хотя в этом состоит все помещение, кроме большого кабинета над галереей, под чердаком, в который надобно с трудом пролезть по узкой лестнице».

Всех участников поездки Раевских собралось в Гурзуфе восемь женщин и трое мужчин, кроме прислуги; где и как они могли разместиться в четырех маленьких комнатах трудно себе вообразить. Для Пушкина и младшего Раевского отводился кабинет-мансарда наверху под крышей. Но неудобства не имели для Пушкина никакого значения.

Три недели в Гурзуфе Пушкин называет счастливейшими минутами своей жизни. С переездом на юг сразу изменилась как внешняя жизнь поэта, так и внутреннее духовное его бытие. Он попал в другую сферу жизни, которая показала ему громадную разницу между пустой и бурной жизнью его в Петербурге и истинным наслаждением прекрасной природой и обществом лучших людей своего времени. 

Семья Раевского вся была в сборе: супруга Раевского, Софья Алексеевна, внучка Ломоносова, дочери Екатерина, Елена, Мария и Софья. Брат Николай скоро познакомил с ними своего молодого приятеля. В доме нашлась старинная библиотека, которой Пушкин тотчас воспользовался. Байрон стал почти ежедневным его чтением.

С помощью Раевского-младшего Пушкин продолжал учиться английскому. Но большая часть времени, разумеется, проходила в прогулках, морском купании, поездках в горы, в веселых оживленных беседах.

Брату он писал: “Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался – счастливое, полуденное небо; прекрасный край; природа, удовлетворяющая воображение, - горы, сады, море...”

 Настроение Пушкина можно понять. Он вырос в семье, где не было тепла, сердечности, он с детских лет не знал родительской ласки.  А в Гурзуфе молодой Пушкин жил в дружной семье, среди людей умных и искренних, близких ему по духу. В семье Раевских царила атмосфера влюбленности, нежного лиризма и удивительной чистоты. Немало этому способствовали дочери Раевского.  Старшая, Екатерина, по отзыву Пушкина “женщина необыкновенная”, отличалась недюжинным умом и очень твердым характером. Она вышла замуж за генерала Михаила Орлова, активного члена Южного тайного общества, в их семье Пушкин познакомился с Пестелем.

Вторая дочь, Елена, семнадцатилетняя девушка, по-своему изящная, была влюблена в поэзию Байрона, хорошо знала романы Вальтера Скотта. Она была несколько замкнутая и скромная, тайком переводила с английского. Пушкин случайно узнал о ее переводах и был весьма заинтересован: Байрон в это время волновал его самого.

Ну а с 15-летней Марией Пушкин сдружился еще в дни поездки на Кавказ. Многие считают, что он был влюблен в эту девочку-подростка и именно ей посвящены многие стихотворения поэта.

 Над этими строками до сих пор мучаются исследователи творчества поэта, гадая, кто же героиня сюжета:

Там, некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень,
И дева юная во мгле тебя искала,
И именем своим подругам называла.

Пушкин разгадки не оставил. Одни учёные видят в ней Марию Раевскую, другие — её сестру Екатерину. Сами же они никогда не причисляли себя к музам поэта. Мария Раевская через много лет в своих воспоминаниях напишет: “В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел”.  Большинство всё же склоняется к тому, что героиней популярной легенды об «утаённой любви» Пушкина является Мария, будущая княгиня Волконская, которой, как считают многие литературоведы, посвящены стихотворения «Редеет облаков летучая гряда», «Таврида», «Не пой, красавица, при мне», «На холмах Грузии», посвящение к «Полтаве», строфа XXIII главы «Евгения Онегина». Существует предположение, что той, с которой писан “Татьяны милой идеал”, является М. Н. Раевская. Другие относят какие-то из этих стихов к Екатерине. Есть и стихи, как считают,  связанные с третьей сестрой  — Еленой: «Увы, зачем она блистает», «Зачем безвременную скуку».      В адресаты пушкинской лирики   не   попала  только   четвертая   дочь   Раевских  -  Софья,  может быть, из-за совсем  юного возраста.  

Путешествие по Крыму стало особо значимым в жизни и поэтической судьбе Александра Сергеевича, Он провел в Крыму месяц, в Гурзуфе - почти три недели, которые стали не только отдыхом в кругу милого его сердцу семейства Раевских, но и плодотворным творческим периодом. Жизнь среди добрых друзей способствовала тому, что в него снова начала вливаться творческая энергия, напряженно заработала мысль. Поэт признавался, что прекрасные брега Тавриды вернули ему вдохновение. Восхищение первозданной красотой крымской природы отражено во многих произведениях поэта. За три недели он написал множество стихов: "Увы, зачем она блистает", набросаны черновики "Мне вас не жаль, года весны моей" и "Зачем безвременную скуку". Такого душевного спокойствия и творческой свободы дотоле не испытывал Пушкин.

В “Онегине” он честно признался, что творила с ним на крымском берегу муза:

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел нереиду.
Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
Над ясной влагою полубогиня грудь
Младую, белую как лебедь, воздымала
И пену из власов струею выжимала.

 Неудивительно, если Пушкину на самом деле удалось увидеть в рассветный час морскую нимфу.

Через четыре года он вспомнит: “В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом... Я любил, проснувшись ночью, слушать шум прибоя и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я посещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество”. Постоянные обитатели Гурзуфа татары уверяли, что когда поэт сиживал под кипарисом, к нему прилетал соловей и пел с ним вместе; с тех пор каждое лето возобновлялись посещения пернатого певца.

К Гурзуфу, возможно, относится и стихотворение о соловье, влюбленном в розу. 

 

О дева-роза, я в оковах;
Но не стыжусь твоих оков:
Так соловей в кустах лавровых,
Пернатый царь лесных певцов,
Близ розы гордой и прекрасной
В неволе сладостной живет,
И нежно песни ей поет
Во мраке ночи сладострастной.

 

 Август в Гурзуфе был великолепен. И отнюдь не сиднем живет Пушкин: он бродит по холмам, по гористым узким улочкам, любуется янтарным в лучах солнца виноградом, работает над 'Кавказским пленником', читает, занимается английским языком - на это уходило все время. В Гурзуфе Пушкин прожил три недели. В сентябре 1820 года он писал брату: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провёл я посреди семейства почтенного Раевского.

Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина.».

В письмо он вкладывает элегию, посвящённую Марии Раевской «Редеет облаков летучая гряда…»

Пушкин в последующие годы часто обращается к Крымским воспоминаниям. Весной следующего года он пишет одно из лучших крымских стихотворений: 

               ...Все живо там, все там очей отрада,
Сады татар, селенья, города;
     Отражена волнами скал громада,
 В морской дали теряются суда,
    Янтарь висит на лозах винограда;
  В лугах шумят бродящие стада...

 

Даже накануне гибели, в 1836 году, поэту вдруг захотелось вновь хоть на мгновенье окунуться в далекий мир покоя, он вспомнил Гурзуф. И вот уже на бумаге набросок – стихотворное переложение надписи на гурзуфском фонтане, который гласил: ”Путник, остановись и пей из этого фонтана...”

Пушкин написал:

Кто б ни был ты: пастух...
           Рыбак иль странник утомлённый,

Приди и пей.

Поэт пронес через всю жизнь незабываемые гурзуфские картины. И стихи его окружили этот неповторимый уголок Южнобережья ореолом высокой поэзии. Он стал священным местом, хранящим память о самом великом из когда-нибудь живших русских поэтов. В говоре волн, в шепоте оливковой рощи, в самом воздухе Гурзуфа живет теперь частица пушкинской поэзии, возвышающей своим прикосновением душу человека. Сюда он мысленно возвращался не раз: «Златой предел!.. К тебе летят желания мои!».

Подходили к концу счастливые дни в Гурзуфе, где Пушкин забыл на время, что он - изгнанник... Эти три недели далеко продвинули его духовное развитие.

Срок отпуска кончался. Генерал Раевский должен был возвращаться на службу в Киев. Вместе с Пушкиным верхом они поехали вперед через Бахчисарай.

  5 сентября Пушкин простился с женской половиной семьи Раевских в Гурзуфе. Дамская часть семейства Раевских вскоре выехала в Симферополь, где потом все снова соединились.

Всадники следуют из Гурзуфа через айданильский лес по тропе до Никитского сада. Минуя Ялту, тогда маленькую деревушку на берегу моря, поднимаются к Аутке (поселок на окраине современной Ялты), а оттуда через Ореанду, Кореиз, Мисхор следуют до Алупки.

К вечеру первого дня путники достигли Алупки. Сентябрьские дни были теплыми и солнечными, море пленяло взгляд своей спокойной синевой. В Алупке решили заночевать в одной из придорожных саклей.

Из Алупки выехали рано, так как дорога предстояла трудная. Между Симеизом и Кикенеизом (ныне Оползневое) был самый опасный переезд. За скалами Дива и Монах узкая тропа шла через опасные пропасти и подъемы, и пробираться приходилось медленно и осторожно. За деревней Кикенеиз через 12 верст надо было преодолеть так называемую Чертову лестницу (или Шайтан-Мердвен).

“По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом”. Но больше меня поразила одинокая береза, которую я увидел на горе: ...северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя все еще находился в Тавриде...”

Затем направились в Георгиевский монастырь, расположенный на крутой скале у мыса Фиолент. Лестница, вырубленная в обрыве, вела прямо к морю.

“Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю, - вспоминал поэт, - оставили во мне сильное впечатление”. После осмотра монастыря Пушкин отправился на мыс Фиолент, где по преданию, находились остатки храма богини Дианы или Артемиды.           

          Пушкин затем напишет:“Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы”.

 

К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья...
Здесь успокоена была
Вражда свирепой Эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла!
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось...

 

Из Георгиевского монастыря путники отбыли на следующий же день, верхом. Бахчисарай поразил поэта только вначале, когда неожиданно возник из-за поворота длинной степной дороги. Единственным въездом в город служили заросшие мхом полуразвалившиеся ворота со скрипучими железными затворами. Удручающее впечатление производили «гнилые воды» Чурук-Су, растянувшейся на четыре версты. Зато сам Бахчисарай оказался настоящим восточным городом с узкими проулками, зелеными двориками, с двухэтажными домами, прятавшимися за глинобитными стенами. Путешественники полюбовались резными деревянными решетками окон и балконов, отметили гармоничное сочетание пирамидальных тополей и высоких минаретов. Жизнь города сосредотачивалась на единственной улице. Плотно заставленная лавками и мастерскими, она представляла собой своеобразный базар, где изделия создавались на глазах у публики. Подобно всякому восточному рынку, здесь продавались традиционные вещи из металла, кожи, дерева. Торговцы громко расхваливали свой товар: сабли, ножи, кожаные плети, медные тарелки и кувшины, седла, бурки, сафьяновые сапоги, кушаки, войлоки, чубуки для курительных трубок.

 Спутникам  посчастливилось попасть в Бахчисарай к началу осеннего мусульманского праздника Байрам. Русский поэт неожиданно оказался в центре всеобщего веселья, впервые увидев старинные татарские игры, конные состязания, позже отраженные в поэме «Кавказский пленник». Байрам обычно собирал купцов со всего Крыма. Заполнившая базар огромная толпа подкреплялась восточными яствами, которые жарились и пеклись прямо на улице. Пушкин, несомненно, отведал шашлык, кебаб, плацинду или сырные лепешки пекыр-борек.  

В отличие от заразительного восточного праздника главная достопримечательность города – ханский дворец – не оправдала романтических ожиданий.

Тридцать семь лет назад последний хан Шагин-Гирей покинул столицу и увез из дворца все, что было ценного, а через четыре года Потемкин отделал его к приезду Екатерины II в 1787 году.  Был здесь и царь Александр.  Дворец служил пристанищем знатным путешественникам, каковыми в то время посчитали Пушкина и семейство генерала Раевского. Им предоставили для ночлега безвкусно раскрашенные европейские комнаты с каминами и позолоченными потолками. В нарушение мусульманских обычаев на стенах были развешаны картины с изображениями человеческих лиц. Убранные во французском стиле, эти помещения предназначались для августейших особ. В остальных залах на персидских коврах стояли низкие диваны и столики, инкрустированные перламутром. Огромное количество внутренних помещений хан-сарая требовало проводника. «В Бахчисарай я приехал совсем больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К*** поэтически описывала мне его, называя la fontain des larmes („фонтан слез“). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной трубки по каплям капала вода. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище…».
 Неудобная ночевка и плохая погода снова разбудили в Пушкине лихорадку. Хотя день, проведенный Пушкиным в Бахчисарае, был омрачен новыми приступами лихорадки, он запомнился ему со всеми его красками, звуками, запахами.

Пушкин  упоминает об “Испорченном фонтане”, развалинах гарема и ханском кладбище в поэме “Бахчисарайский фонтан” :

Над ним крестом осенена
  Магометанская луна          
         (Символ, конечно, дерзновенный,

Незнанья жалкая вина)

Видимо, у самого Пушкина незнанья по поводу символов не было.

Еще в Петербурге Пушкин услышал интересное старое предание - о любви хана Гирея к Марии Потоцкой. Польская княжна была его пленницей в роскошном бахчисарайском дворце, но и хан был в плену ее красоты, нерушимой твердости и чистоты. Красавица христианка погибла от ревности любимой жены хана, которую он забыл ради новой пленницы. Он жестоко расправился с преступницей-женой, а над могилой Марии воздвиг мраморный памятник-фонтан, который окрестили “фонтаном слез”…

...Итак, мысль поэмы - перерождение, если не просвещение, дикой души через высокое чувство любви. Мысль верная и глубокая. Как часто бывало у Пушкина, соединение слышанного прежде и увиденного в реальности разбудило творческую жажду и привело к замыслу “Бахчисарайского фонтана”. Само предание послужило ему толчком к оригинальной разработке сюжета. О той таинственной женщине, которую Пушкин “безумно любил” и от которой услышал легенду, он говорит: “Признаюсь, что одною мыслью этой женщины дорожу я более чем мнением всех журналов на свете и всей нашей публики”.

Образу избранницы своего сердца поэт и воздвиг “фонтан любви, фонтан живой”, создал чудесную поэму о “любви таинственной”, “любви отверженной и вечной”, лучшую из лирических поэм всей русской поэзии. 

4 ноября 1823 года он писал из Одессы П. А. Вяземскому: «Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма... Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай... Припиши к Бахчисараю маленькое предисловие или послесловие — если не для меня, так для Софьи Киселевой». При опубликовании поэмы Пушкин нашел особый способ незаметно назвать свою вдохновительницу  в печати. В приложении к «Бахчисарайскому фонтану» он поместил «Выписку из путешествия по Тавриде» И. М. Муравьева-Апостола, которая заканчивалась указанием на «принятое и справедливое мнение, что красота женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких» (IV, 175). Это была явная похвала двум сестрам из этой фамилии — Софье и Ольге, блиставшим в 1818—1819 годах в петербургском свете и при дворе. Сенатор и член Российской академии И. М. Муравьев-Апостол, лично близкий к Александру I, несомненно знал статс-даму С. К. Потоцкую и ее знаменитых красавиц-дочерей. Искушенному читателю намек Муравьева был ясен. Приводя цитату из его «Путешествия», Пушкин не разглашал никакой сердечной тайны, никого не компрометировал и всё же приносил вдохновительнице поэмы дань своего сердечного поклонения и авторской благодарности. К ней же обращено и стихотворение поэта «Платоническая любовь».

При жизни Пушкина поэма два раза переиздавалась, переводилась на немецкий и французский языки. Взоры всей читающей России были привлечены к Крыму, маленькому заштатному городку Бахчисараю, о существовании которого большинство узнало лишь из пушкинской поэмы.

 

Покинув север наконец,
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвенье дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где, бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Ещё поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Я видел ветхие решетки,
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище.
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою.
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом все тихо, все уныло,
Все изменилось... но не тем
В то время сердце полно было:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!..

 

 У мраморного “фонтана слез” Пушкин постоял, и уходя, оставил две розы - белую и красную.

 

Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах лейся, лейся, ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль...
Фонтан любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране прочел я дальной;
Но о Марии ты молчал...
Светило бледное гарема!
И здесь ужель забвенно ты?
Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?
Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?

 

Вот  как заканчивает Пушкин “Бахчисарайский фонтан”:

 

Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу, и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный,
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край, очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада -
Всё чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
Привычный конь его бежит
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет, и шумит
Вокруг утесов Аю-дага...

 

8 сентября 1820 года Пушкин приехал в Симферополь, который стал последним крупным городом, удостоенным визита Пушкина.  Построенный на месте Неаполя Скифского Симферополь был основан русскими, но получил греческое название. Старая и новая его части разделялись рекой Салгир. Очевидно, именно её имел в виду Александр Сергеевич, когда писал в «Бахчисарайском фонтане»:

Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега весёлые Салгира!

Губернатор края А.Н.Баранов был знаком Пушкину по Петербургу. Он принял путешественников с большим радушием. Беседы в губернаторском доме были не только о делах Петербургских, но и о Крыме, “стороне важной и запущенной”.

 Из Крыма Пушкин поспешил в Кишинев, куда его непосредственного начальника в ссылке генерала Инзова перевели генерал-губернатором Бессарабской области. Из Симферополя Пушкин уезжал обритый налысо, как он говорил “от лихорадки”, в приобретенной в Бахчисарае татарской тюбетейке. Он ехал для отбывания дальнейшей ссылки в Кишинев. Пушкина встретили в Кишиневе дружески и, невольно, Пушкин оказался в центре политической жизни.

В России уже существовали два тайных общества: Северное и  Южное.  
Особенно большое впечатление произвел на Пушкина П.И. Пестель, участник Отечественной войны 1812 г., основатель и глава Южного общества декабристов, впоследствии казненный вместе с Рылеевым и другими. В своем дневнике поэт записал 9 апреля 1821 г. о личности будущего руководителя Южного общества: «...умный человек во всем смысле этого слова», «один из самых оригинальных умов, которых я знаю».  Конечно, Пушкин догадывался о тайном обществе, хотя существование противоправительственного заговора от него скрывали: будущие декабристы, во-первых, знали, что полиция следит за Пушкиным, а во-вторых, горячность поэта была всем известна. Он мог случайно раскрыть тайну.
Пушкину шел двадцать второй год. Ему было скучно в Кишиневе после жизни в столице и он во всем искал развлечений. Но иногда он уединялся, размышлял, читал, работал. На юге Пушкин создал несколько романтических поэм — «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», работал над «Цыганами», которых закончил в Михайловском, начал писать роман в стихах «Евгений Онегин». С этим же временем связаны и исключительно важные жизненные впечатления. Образ Крыма вошел в пушкинское представление о счастье. В одном из писем он писал: «Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму».

В августе 1823 г. Пушкину удается добиться перевода в Одессу, чиновником канцелярии генерал-губернатора М.С. Воронцова. В Одессе поэт провел 13 месяцев - с 3 июля 1823 г. по 31 июля 1824 г. Здесь им были написаны две с половиной главы "Евгения Онегина", поэма "Цыганы", закончен "Бахчисарайский фонтан", стихотворения: "Свободы сеятель пустынный", "Невинный страж дремал на царственном пороге", "Зачем ты послан был и кто тебя послал", "Ночь", "Демон", "Телега жизни", "Придет ужасный час" и много других. В Одессе – большом красивом городе – Пушкин возвращается к привычной жизни, попадает в светское общество, его принимают во дворце губернатора и в салоне его супруги – Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. Эта женщина отличалась не только необыкновенной красотой, но и была прекрасно образована. Среди биографов поэта нет единого мнения о том, какую роль сыграла Воронцова в судьбе поэта. Считается, что именно Воронцовой посвятил Пушкин такие стихи как «Сожжённое письмо», «Ненастный день потух…», «Желание славы», «Талисман», «Храни меня, мой талисман…». По числу исполненных с Воронцовой рукою Пушкина портретных рисунков  её образ превосходит все остальные. Но у Пушкина произошел конфликт с начальником.  В марте 1824 года появилась знаменитая эпиграмма Пушкина :

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец,но есть надежда,

Что будет полным наконец.

 

Рассерженный граф Воронцов не мог простить Пушкину ни эпиграмм, ни мадригалов, старался унизить его на службе, написал на него донос царю и требовал удалить Пушкина из Одессы. По приказу царя поэт был уволен со службы. На прощание Е.К.Воронцова подарила ему перстень с изображением кабалистических знаков, другой такой же перстень она оставляет у себя. Именно этому перстню Пушкин  посвятил стихотворение «Талисман» и «Храни меня, мой талисман».

Перстень представлял собой большое витое золотое кольцо с крупным 8-угольным камнем  -  сердоликом красноватого или желтоватого цвета. На камне была вырезана восточная надпись. Над надписью помещены стилизованные изображения виноградных гроздей  – орнаментом, свидетельствующим об крымско-караимском происхождении драгоценности. Перевод надписи,  сделанный профессором Даниилом Авраамовичем Хвольсоном, одним из основателей российской иудаики, был напечатан с письмом Я К. Грота в журнале «Новое  Время» 4 мая 1887 года:

 

Симха, сын почётного рабби Иосифа,
да будет благословенна его память.

 

שמחה בכ"ר

יוסף הזקן ז"ל

В развёрнутом виде надпись читается:

שמחה בן כבוד רבי

יוסף הזקן זכרונו לברכה

 

Перстень присутствует на портретах поэта, которые писались с натуры, в том числе на посмертном портрете  Карла Мазера. Самое известное изображение перстня – на знаменитом портрете Пушкина работы В.Тропинина.

 Проведя в южной ссылке  4 года, Пушкин был отправлен в новую ссылку на север - в ”глухую деревню” Псковской губернии под надзор полиции - в имение матери село Михайловское.  

Как отметил советский литературовед, культуролог Ю. М. Лотман, пребывание в Крыму, несмотря на всю его краткость, сыграло огромную роль в жизни и в поэзии Пушкина: к этому времени восходят многие творческие замыслы и впечатления, которые потом будут разрабатываться и трансформироваться в сознании поэта. “Край священный” – называет Пушкин Тавриду. “Сияло всё...” Таким виделась Пушкину Таврида, край, которому он обязан был счастливейшими минутами жизни. “Сияло всё...” неоднократно повторяет он, работая над строфами Онегина. Он мысленно вновь и вновь посещает благословенный край.

Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный -
Я снова посещаю вас...

Особенно волновали Пушкина воспоминания о Крыме в глуши Михайловского. Здесь у поэта вырывались слова: «Почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием?»

Итак, Крым вдохновил поэта на прекрасную поэзию. Но и Пушкин заставил Россию по-новому взглянуть на этот край, утвердил его историческое значение для своей родины.

 

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Её ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
И чьё-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в лете не потонет
Строфа, слагаемая мной:
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О, ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья …

 

 Память о Крыме, "любимая надежда" опять увидеть Гурзуф никогда не оставляла поэта. Туда отправил он в путешествие героя своего романа: в беловом тексте и в черновиках 1-й и 8-й глав мелькнули "холмы Тавриды, край прелестный". По меньшей мере дважды собирался в Крым сам. С надеждой и сомнением вопрошал:

Увижу ль вновь сквозь тёмные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса?

 Когда граф Воронцов купил у Ришелье его гурзуфское поместье и на бриге “Утеха” поплыл "праздновать новоселье", Пушкин уверен был, что позовут и его, но его не позвали. Тогда он написал послание - отказ А.Л.Давыдову, приглашавшему его в Крым ("Нельзя, мой толстый Аристипп"):

...не могу с тобою плыть

К брегам полуденной Тавриды...

В 1824 г., в Михайловском, были созданы "Виноград" и "Подражание турецкой песне" ("О дева-роза, я в оковах..."). Конечно, наступил момент, когда Пушкин переменился: Крым и все события 1820 г. отодвинулись в туманную даль воспоминаний:

 

Смирились вы, моей весны

Высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал

Воды я много подмешал.

 

Но вовсе крымские видения не исчезли. Последнее упоминание о Крыме было в ноябре 1836 г. Пушкин писал крымскому жителю Н.Б.Голицыну: "Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату; письмо ваше разбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего Онегина и вы, конечно, узнали некоторых лиц. Вы обещаете перевод в стихах моего Бахчисарайского фонтана. Уверен, что он вам удастся..."

Время, проведенное Пушкиным в Крыму, явилось целительным для израненного сердца юноши. Для нас же пребывание здесь великого поэта дорого особо. Такая сопричастность к его жизненному пути, быть может, позволит нам войти с ним в более близкое общение, услышать его голос, почувствовать его пульс, ощутить глубокое дыхание его поэзии.